Кэроль Согласие автора на публикацию в Интернете пока не получено. Произведения ранее в сетях не публиковались. Существуют публикации в самиздатовских литературных журналах, мне известны публикации в журнале "Зонтик", 1993 г. Другое литературное творчество этого автора мне, к сожалению, практически неизвестно; знаю только, что оно есть. Существует какая-то проза, большое количество стихов, не попавших ко мне. Видел очень хорошую графику работы этого автора. В настоящее время автор проживает в Санкт-Петербурге, работает где-то по генетической части. Степан М. Печкин * * * for А.Ш. Скажешь: Ветер. Просто холодный ветер. Я кивну: Конечно. Всего лишь ветер. Просто вечер, под Нифльхеймом Хель играет на чёрной флейте. Просто у самой дальней дороги, Подоткнув повыше туники и тоги, Собрались и сеют лиловые маки Всевозможные грустные боги. Просто сияют туманы в долинах, Просто в платьях светлых и длинных Смотрят, ладони разнять не в силах, Сестры наши на старых картинах. Просто странной тоской томимы Или жаждой неутолимой По тенетам миров и мыслей Бродят вечные пилигримы. Просто древние великаны У созвездья Весов стоят неустанно, На миры глядят светло и устало И бранят негромко богов-наркоманов. Пролетают бесшумные птичьи стаи, И качаются чаши чеканенной стали, На одной -- вселенских истин начала, На другой -- людская любовь и печали. Может, вместе пойдем, минуя пороги, Может, порознь будем скитаться во мраке, Будь что будет. Вот только: Храни тебя маки, Да туманы, да сестры, да грустные боги. * * * Город спит -- значит, он жив, Просто устал и болен. Улицы, камни свои обнажив, Жмутся к ступням колоколен. Их забытье качают мосты, Но, всегда осторожен, Город выслал в ночные посты Стаи бродячих кошек. Выплакан вечер. Великим Сном Сомкнуты створки ставен, Властью усталых разрешено Все до утра оставить. В бликах огня танцует вода, Тише -- всплеснуло -- тише. Кошки проводят нас на чердак, А оттуда -- на крыши. Там, на крышах, в такой вышине, Став в небесные лужи, Слышишь -- Город дрожит во сне, Вымучен и простужен. Улицы стонут, ведя в потьмах Запоздалых прохожих, Ветер тихо гладит дома По черепичной коже. Стынут пальцы на дырочках флейт, Мерзнут сухие губы, Что-то шепчут об этой земле Небу печные трубы. * * * for WT Панна моя, строгим глазам веры нет на миру. Панна моя, строгим глазам должно быть у старух. Нам ли спорить с тобой, панна моя, беды тешить в руках ? Будешь в поле травой, панна моя ? Я -- буду река. Пожалеем росы, панна моя, если кто на веку Выйдем босым, панна моя, ступит в траву, вступит в реку ? А у дальней горы, панна моя, у далекой горы Зажигают костры, панна моя, зажигают костры. Панна моя, ай да огонь, светит -- как бережет. Панна моя, вот бы такой да на наш бережок. Он горит не сгорит, панна моя, не заводит -- ведет. А о чём говорить, панна моя, как-нибудь да найдем. * * * Мудрость моя -- синь, Скука моя -- сгинь, Тяжести по плечу Примерять не хочу. Ветер с холмов вниз, Только в ушах свист, В сани в последний раз, Глянь, а ведь снег -- угас, Только трава, трава, Зелень -- мои слова, Ива -- горькая плеть, Обвивать и болеть, В желтом огне сгорю, Слышишь, что говорю: Тяжести по плечу Примерять не хочу. Крест -- пускай до небес, Выгонишь -- значит в лес, Засмеюсь, прокляну, Стану выть на луну. Вереск -- черная гниль, Это он заманил, Вырвал из полусна, Ан, еще не весна, Преет травой земля, Сизая -- только глянь, Терпкая -- пригуби. Хэй! Кого погубить! Душу да корешок -- Все в лешачий горшок, Засмолить на огне, Чтобы стала дурней, По колдобинам -- пням Чтоб скакала, звеня, Вверх на добрый вершок Эх, хорош корешок! С пьяным мишкою в пляс, Пусть-ка дрогнет земля, Лед на реках дробить. Хэй! Кого погубить! Зелень, зелень -- слова, Холод не тароват, За пол ночь настудить Все к утру загудит, Разойдутся круги, Видишь -- вот и погиб. Не кричи -- я же тут, Я в березах, в цвету, В полных дрожи стволах, Никуда не ушла, Просто плотью сама Расплескалась в туман, Заплясала по пням, Корешок загонял. Видишь -- буду расти, Если хочешь -- прости. Мудрость моя -- синь, Скука моя -- сгинь, Тяжесть не по плечу, Не могу -- а лечу! * * * Будем жить мы долго, долго. Выстроим два высоких дома: Тот из золота, этот из мрака, И оба шумят, как море. О.Седакова Сколько былых камней? Сколько черных камней? А когда рассыплются наши дома, Упокою камни на дне, на дне, Где зеленая полутьма. Что за чудо чье-то -- неяркий свет, А идет, и качает его вода, ? Рыбьи тени и травьи, и прочих нет, Всколыхнув, скользнут никуда. Ил волнисто окружит камни мои. Сколько былых камней? Сколько черных камней? Полусвет, полутьма, полузелень стоит, И цвета камней все ровней. Тосковал бы ветер в пустых домах, Так покойно ласкает камни вода, Только рыбьи тени -- в потемках тьма - Всколыхнув, скользнут никуда. * * * Вот и спустился над городом вечер, Сизым пологом лег, На домов усталые плечи, На птиц, порвавших полет. В черных домах вспыхнули окна, Высветили дворы, Вспыхнули где-то в памяти блеклой Самые те костры. Позабытые, думалось -- к счастью: Я -- это только я. Жжет изнутри, разрывает на части, Глушит память моя. Вереск, вереск и выше к небу, Где зеленый закат, Я не знаю -- я был? и где был? Столько веков назад. Грешник с вялой сумой за плечами, Каторжник, волчий Бог, Мёртвым узлом вязавший отчаянье В каждом кресте дорог. Но, подъемля чистые дали, Утро гонцы трубят. Боги, за что же вы мне послали Снова войти в себя! * * * Над разрыв-травой Неразрыв-печаль, Ныне кречет твой На заре кричал. Я -- тебя встречать, Привечать в поклон, А вокруг кружат Стаи ста ворон. А когда твой конь Вдалеке заржал, Показалась кровь В острие ножа. Острие ножа Ты прибил к стене И ушел сражать Недругов в войне. Заповедал ждать, Повелел смотреть -- Буде кровь с ножа -- Значит, близко смерть Занесла косу У твоей груди, Значит, должен сын За тобой идти. Кто гнилую нить Подошьет к ремню? А кого винить? Лишь себя виню. Знать, гнила втуне Моя злая плоть, Если сына мне Не послал Господь. Как дождем косым Исходила ночь: Не родился сын, Народилась дочь. Я ее ращу Точно мужика, Хороша к мечу Девичья рука. Наряжать красу? Кстати сарафан -- Под шелом косу, Да в кольчугу стан. А вести венчать Воронью -- не мне, Не за прялкой, чай -- На лихом коне. Погляжу за дверь -- Стаи ста кружат, На стене теперь Два висят ножа. * * * От миров всеединых один отсеченный мирок Патриаршей ли скукой, а то неустройством дорог, Или искоркой тихой любви к затеванию склок, Видно, ангелы в эти места никогда не входили. Если ангельской жалости снизу вглядеться наверх -- Изможденный ветрами, коленом скрываясь в траве, Над колодезным срубом торчит в небеса журавель, И его облака поднимают за ломкие крылья. Я -- Господень свидетель чудес. Я -- его паладин. Для чего я сюда? За каким-нибудь чудом поди. А очнусь в кабаке поутру и, как прежде, один Рассказать попытаюсь под крики: "Не будет-то врать ли?" Где-то женщина плачет. Редеет над крышами мгла. Не от скуки, не к славе, не с тем, чтобы требовать власть, За плечами пригладив по два берестяных крыла На сарай взобирается Онфима -- Божеский ратник. Эй, мужики, брось кружками стукать! Вон на улице-то знатная штука. У Онфимия, поди ты, весь разум вышел -- Крылья нацепил и лезет на крышу. Бабы орут, а ему горе не в горе, Матери своей, и той не слышит. Люто, Господи, до чего темно. Глянуть, что ль, подойти, в окно? С корчажки-бражки ломает тело. А делать что, Господи? Что делать? Вновь завалы по всем верстам, Жену колотить и то -- устал: Ой, мука моя, сизая мука: Гей, мужики, там новая штука: Онфимка-то выторчал на самом коньке -- "Я, мол, -- кричит, -- Боженька, в твоей руке." Вот те на! Опять за свое. Мало знать били его, мужичье. Да к бесу его, к бесу, скатеркой дорога, Хай себе балбес повоюет за Бога, Он же, мужики, так хитро устроен, Что мы все попросту, а он -- божий воин. Люто, Господи, говорить-то с кем. Тьма. Не дурак Онфимья один -- лишенный ума. Не дышится мне, не видно тропочки в рай, А он -- злыдень, влез еще на сарай. Душу, злыдень, не трогай, остави ми: Эй, Никодим, отче! Да предай же его анафеме! Душа середку коптит, как не моя. А ты, отче, хорош: лучше только свинья. Гей, мужики! Слушай! Сейчас не покажется сладко! Онфимка-то -- расквасился -- всмятку: Господи --- Торопливы в испуге, чуть дверь не снесли кабака, Что-то зябко, да страшно, да дрожь не умерить в руках, И по лицам рисует морщины хмельная тоска, Вам бы взять, да узрить, мои бедные пьяные братья, Как из плоти разбитой взываемый светлым лучом, Поправляя бересту крыла у себя за плечом, Светлый сам и теперь опоясанный светлым мечом, В небеса поднимается Онфима -- Божеский ратник. * * * for АШ Нас с тобой заткали в один узор, Нас с тобой в одну веревку вплели, Нас пытались вымести, точно сор, И превозносить как царей земли. Разнимали так, разливали водой, Кто пугался, а кто пугал, Нас даже водили в обнимку с бедой На полусогнутых по кругам. Мы не ломились, как из земли Ломятся травы, пронзая снег, Мы взялись за руки и ушли Домой, в пятнадцатый век. Ночь выметает большим пером Суетность на земле. Пятнадцатый век. Над ночным костром Жарится черствый хлеб. * * * Странно, пишу для тебя стихи, А видеть тебя не хочу. Зовёшь -- прикидываюсь глухим. Спрашиваешь -- молчу. Красиво, когда при всех парусах Корабль идёт ко дну. Верно, в наших небесных часах Кто-то порвал струну. Две струны, твоя и моя -- Лоскуты медных жил. Эхом последнего "до" и "ля" Свод вселенский дрожит. 1.11.92 * * * Закрыть глаза, и нет уже ничего: Соседних лиц во всех степенях печали, Сходно задуманных некогда там в начале, Только похожих не вышло ни одного. Вагона нет, в котором ночью и днём Стук колес отдает в сутулые спины, Словно Падший -- скомкан и опрокинут Ловлю губами первое забытье. И понесло, закружило, уловлен миг -- Выбраться, выйти из этой адовой зыбки -- Непотребный, мокрый и даже липкий, Стою, замерзаю, расслышав собственный крик. Свод раскололся, пределами раскалился, Там, где нет и не может быть ничего, Уже началось, уже над моей головой Засияли плоды, потемнели зеленью листья. Солнце -- винная ягода, воют в угаре Флейты, тимпаны, жертвенное зверьё: Где-то идет по улице тело мое Домой -- заваривать чай, играть на гитаре. 3.01.93 * * * Давно уж не напевали, не пели, не напевали, Углы не мели от пыли, совсем не мели от пыли, Давно так не уставали, руки не уставали, Иглу удержать не в силе, больше держать не в силе. Руки вышили птицу, совсем безголосую птицу, Руки вышили травы, бестрепетны бедные травы, А ветер бьет черепицу, по крышам бьет черепицу, А ветру это забавы, по крышам бегать -- забавы. По тканям -- суровым холстинам, серым суровым холстинам, Сплетает игла паутину, картин моих паутину, И не зажгу лучину, свечу не зажгу и лучину, И плакать нету причины, нету для слез причины. Давно уж не напевали, не напевали, не пели, А ветру все щели -- свирели, все дыры и щели -- свирели. * * * Провансальская песенка. Сарацинской королеве Ты проткнул сердечко, милый, А когда домой приехал, То застал меня в могиле. Говорят: я умирала -- Грудь рукой сжимала левой, И себя именовала Сарацинской королевой. Лекаря вокруг шептали, Ничего не понимали, Порошки перетирали, В склянках розовой эмали. Брат Бартоломью блаженный Надо мной читал молитвы, Дух мой, болью искаженный, Звал вернуться с поля битвы. Всё свершилось волей Бога -- Боле нету милой девы. Лучше б, рыцарь, ты не трогал Сарацинской королевы. 3.01.93 * * * Ветер принес старуху на кончиках крыльев, Сам не заметил, как уронил на землю, А она покатилась черной горошиной в поле, Выросла в черный, как головешка, колос. Пять кобыл везли зерно, шестая -- старуху, Смололи старуху тяжелыми жерновами, Когда весь хлеб раздали по добрым людям -- Хватило на город и три соседних деревни. А ветер сидит на крыше у колокольни, Флюгеры перебирает за медные перья, В толк не возьмет -- что там внизу происходит? Почему все пляшут: пляшут и умирают?.. * * * for П.Х. or R.S. Я посвящу тебе много стихов -- С горя о чем не напишешь: В Хаммельн снова пришел крысолов. Слышишь, бродяга? Слышишь. У ворот, -- или лучше скажем, -- у врат Он с дудкой гуляет в полночь. Ты эту музыку помнишь, брат? Помнишь, бродяга, помнишь. Будет и десять раз по семи, В морщинах, седым, беззубым, Нам всегда оставаться детьми, Утратившими рассудок. Только потянет напевом злым -- До чего же знакомо! -- Срываться с места, вязать узлы И прочь уходить из дома. Скарб за спиной, на шее семья, -- Пляши, поводырь крысиный! -- Воет в Хаммельне дудка твоя Так, что слышно в России. Ах, что за прелесть, какой улов -- Рельсы вагон качают: Видишь, бродяга, наш крысолов Снова без нас скучает. Бродит, свищет во всех дворах, Кружит в листьях осенних. Даже в наших дивных мирах Нет от него спасенья. Флейта умолкнет лет так на сто -- Значит и нам не к спеху. Целая сотня, ну а потом? Ехать, бродяга, ехать. Сорваться -- с трудом. Прижиться -- с трудом. А как же назад? Едва ли. Бродяга, бродяга, где же наш дом? Мы его потеряли? Столько лет мы коней Гоним и в хвост и в гриву? Братишка, может быть хоть конец У сказки будет счастливым? Утром, после Господня суда, Сдав котомку с грехами, Все по домам, ну а мы куда? В Хаммельн, бродяга, в Хаммельн. * * * Явление в Иерусалиме еще одного рыцаря, пришедшего по гроб Господень. Паладин, не труби у ворот городских, Старой меди не выдержать, лопнет она, Испугаешь коня, разнесет по камням, Разметет, точно пригоршнь зерна. Этот город не рухнет от песни твоей, Бровь не двинет на пляску стального меча, Плющ смыкает покров переходов, дворов, Увенчав все, что можно венчать. Паладин, уходи, быть один на один С этим городом -- морок, застывшей рукой Крепь камней обрести и плющом прорасти В раскаленный небесный покой. Под тягучий янтарь виноградной лозы Нерасседланный конь теребит удила, Помрачненная даль, по колодцам вода Не прозрачна, но странно светла. 21.07.93 * * * Войны больше не будет: Холодный дом, такой высокий дом, Бестрепетный над скалами залива, Величественный сколь и сиротливый, Но кто посмеет мне сказать о том? И бешеная ломится река Оттуда, где, сияя непреклонно, Цепями набегают облака, Подобные ладьям из халцедона. Закат слепящий, холоден восток, Приносит ветер весть, что все готово, Что горы прибраны достаточно сурово, Что бег реки достаточно жесток. Прохладная небесная держава Ладьи послала так же на восток.? И, повторяя тему облаков, Внизу стоят воители веков. А в их руках -- прозрачный халцедон, Лазурь и яспис, рядом турмалины, Там легковесный камень соколиный, Здесь яшмы, расположенные в тон. Единственные теплые внутри, Осмеливаясь спорить с облаками, Над слабыми воителей руками Дымятся в золото влитые янтари. Я в травяном плаще, усталый и немой. Я отпускаю должников домой. 23.09.93 * * * Я-то люблю ее мужика, А она -- моего мужика, Поменяться бы нам мужиками Да и жить уж не кое-как. А ее-то мужик за работой поет, А мой-то за песнями пашет до дня, А ее-то мужик обожает ее, А мой-то любит меня. А меня с моего-то берет колотун, А ее от ее-то с лица воротит, Как поплакать мы с ней убежим за версту, Так бегут мужики нас домой воротить. А ее-то мужик приезжает за ней, А мой-то мужик приезжает за мной, У ее мужика лошадь снега белей, Под моим мужиком конь идет вороной. Как мы вечером едем домой вчетвером, Кони головы клонят друг другу шепча, Что у ихних хозяев душа -- серебро, Что у ихних хозяек, ой, кровь горяча. Багряницею солнце оденет траву Поднебесное зарево выстелит сплошь, Наши красные кони вступают -- плывут? Через яркую медную рожь. 8.10.93. * * * Баю-баю-баиньки, Ходят в поле заиньки, Точат, косорожики, На морковку ножики, Но морковку твой отец Спрятал в золотой ларец, Ты, малой, не плачь -- у нас Есть морковочки запас. Плачешь? Я тебя тогда Деду волчьему отдам, Он тебе расскажет сказку, Да возьмет к себе в подпаски, Перестанешь ты расти, В лес пойдешь -- волков пасти. А под вечер, а под вечер Украдешь у нас овечек, Украдешь у нас коровку, Сватью нашу и золовку, Из конюшни жеребца, А из горницы -- отца. Украдешь свою сестренку, Унесешь ее в сторонку, Дверку от петель отняв, Украдешь, малой, меня, Как под камешек змею Спрячешь матушку свою. Ой, не кради меня, сынок, Я сплету тебе венок, Подарю тебе с утра Трижды пять возов добра: Одеял да распашонок Чепчиков да рубашонок, Шелком-золотом повышитых пеленочек, Спи, мой ангел златокрылый, вороненочек. 20.11.93 * * * Я пришла, и руки спокойны, Тяжелы, а в них будет ломоть хлебный, Надо мною звон парит колокольный, К водопою конь спускается бледный. Он пасется здесь, в лугах, До предела своего, А потом его возьмут Уведут и оседлают: Всадник выйдет, Глянет вверх: Не проходит ярость во мне, Захожу проведать ко'ня, Накормить куском с ладони, Конь -- гляжу -- еще бледней. А в лугах под низким небом нет шмелей, не ходят пчелы, нет ни муравьев, ни птиц, ни цветов, а только травы -- синие, седые травы -- ветер долгий, и река: 27.12.93 * * * Немного музыки, немного смеха: Пальцы и струны -- конечно, за. Шариком пестротканого меха Кошка будет смотреть в глаза, Дочь Египта поет, смешав Нежный рокот и дрожь смущения. Время от Рождества, не спеша, Еще когда повернет к крещению. Еще когда: Да и будет вообще? Дни побегут торопясь и скучая, Когда окажутся вдруг ни за чем Немного музыки, немного чая? Идет, беспечна в своем торжестве, Полночная церемония чайная, Музыка ткет по небесной канве От простого до необычайного. Флейта, скрипка в един полет, Точно как и в оконной раме Ветер снежный ворох несет Над дрожащими фонарями. Флейта через скрипичный ручей Пробегает волной, смотрите, Снег гудит в басовом ключе, И один единственный зритель: Здесь -- фарфоровым естеством, В мыслях -- где-то за снежной стаей, Отмеряет ритм головой Мудрый дедушка из Китая. 2.01.94 * * * Не ходили по воде, в облаках не летали, Не посеяли травы, птичек петь не учили, Не присели нигде, так нигде и не встали, Не спускали тетивы без особой причины. Разве плохо нам жилось? Шли по дальним городам, по коротким дорогам, Любовались куполами, любовались цветами, Заработали когда -- подавали убогим, А паломников встречали -- припадали к сандальям. Чем нам было не житье? Так откуда ты взялась и зачем приблудилась, Божье маково зерно, неразумная птаха, Оглянулись -- прижилась, гнали -- не уходила, А в наследство-то дано: поясок да рубаха. На рубаху поясок, косы черною медью, Улыбнется нам разок, не прельщается снедью, А заблудится где -- чтоб себя так искали, Я брожу по воде, а братан -- облаками. Божья птаха, так-то вот. 7.02.94 * * * Тише, родной мой, тише: Ветер взметнется выше, Выше башен на крыше, Всех наших болей выше. Больно, родной мой, больно: Звоны на колокольнях: Всем, обретшим недольное, Было сначала больно. Но слезы сжигали в горнах, А камни были камнями, Дорог не хватало торных, А дни оставались днями. И ночь называли тьмою, Но ночь оставалась ночью, И шли с дырявой сумою, Шли, чтоб видеть воочию. И ветер играл их пеплом, Но ветер остался ветром. Тише, родной мой, тише: Крики дети услышат, Сонные люльки качают Тени наших печалей, Отзвуки наших сомнений -- Те же ветхие тени. Дети пришли не на плаху -- Не надели их страхом. А камни будут камнями, И мы их возьмем в ладони. А дни останутся днями, И радостей дни и агоний. И все, что терзало болью, А вывело к аналою, Примет земля спокойно И обратит землею. Тише, родной мой, тише: Мир спокойствием дышит. Все, что осталось детям, Вверх поднимается ветер. * * * У детей весны безумства легки, Точно перья синих гусей, Остановлю себя взмахом руки, Прахом холод осел. Жаль, еще нету яблок, Но земляника уже близка, Темень листьев возле тепла виска. Дымное кружево Льнет обратно к золе, Травам недужным Не подняться с колен. Ветер сносит туман К стремнине реки, Едут в тумане Синие всадники. Начинается лето. Исцеляя траву одним касаньем крыла: Синие перья плывут по темной воде: Крик донесся с небесного купола: Они были здесь, они снова нигде. Там, где лоси К воде идут по росе, Ветер носит Перья синих гусей. Там, где мы Сидим у костра вдвоем, Лес над нами Думает о своем. 21.02.94 * * * Я себя, когда я злая, Никому не пожелаю. 25.02.94 * * * Люди красивы легким безумием, Но не расцветкой губ. Твоя красота -- это сон Везувия На морском берегу. Под единственным взглядом замер -- Сколь же нравится мне Накануне отчаянья пламя Там, в твоей глубине. 26.02.94 * * * Кому в корчме на соломе, Кому в королевском доме, А нам выпало там родиться, Где ходили вещие птицы. Они над нами стояли, Алмазным пером сияли, Алмазным, иссиня-черным, С тех пор и тьма нипочем нам. В бороздах, в несеянном поле Мы лежали, малы поколе, Разумели себя едва ли И над нами птицы стояли. Они стояли, молчали, А в глазах вековой печали Точно снега, и слезы впридачу, С той поры без дела не плачем. Наполнялись дни чудесами, Мы ходить научились сами, А когда на крыло вставали, Птицы нам крыло подавали, Ну а после того, ночами, Мы учились у них молчанью, Или зря людей растревожим, Знаем то, что назвать не можем. Теперь меж людей мы ходим При тайне какой-то вроде, Да тайна у нас простая -- Не ходим мы, а летаем. Кому в колыбели новой, Кому под кустом терновым, А мы ни в гнезде, ни дома, За птичьим криком ведомы. 2.03.94 * * * Ты счастлив о чем-то? Да. Наверное да. День рождения. Май. Но о чем ты растерянный? Не знаю, вчера на небе играли мистерию О Рождестве Христа. Так здорово, они слепили из облаков Вифлеем, почти в натуральную величину, или больше, Ведь ангелов много, а участвовать в действе думалось всем. Потом они записали роли на бумажках и сложили их в шляпу Святого Фомы. Знаешь, если бы там были мы, мы бы слышали, как Херувим, достававший листок со словом "Младенец", смеялся громче всех земных сорванцов, А Фома Аквинат, вот кому не везет, вытащил роль Ирода, хорошо, что мы не видали его лицо. Огорчились, конечно, доставшие роль фарисеев, но цветные наряды утешили всех -- так красиво и пестро наводнился толпой Вифлеем, И все с белыми крыльями, представляешь -- с белыми крыльями, в пестрых нарядах, в облачном том Вифлееме, прекрасные: Потом, как и должно, пошло: писцы заполняли тетради, фарисеи учили народ, а солдаты наводили порядок, пастухи выгоняли овец, спокойствия ради сек детей непослушных ретивый отец, торговали торговцы, плясали фигляры, Мария явила Христа, и пришли с поклонением волхвы, и два ангела -- Сим и Иаков -- запутались в шкуре вола, и чуть-чуть не испортили дела, а небо светлело, мистерия шла, шли воины Ирода, рыскали в сонных дворах, Иосиф, Мария и тот Херувим в пеленах Сокрылись в Египет, в котором они заранее сложили из туч грозовых пирамиды, в угрюмое странствие: Знаешь, как сам Он на это смотрел, и как волновался о бедном Младенце, как будто бы это не было с Ним, как будто впервые увидел: Откуда я знаю? Сегодня же мой день рожденья: 03.03.94 * * * Очевидно, С.Маркелычу Вода. Мимо стен, в жерла труб водосточных Нисходит вода, Мы захлебнемся, это точно, Причем навсегда, Мимо крыш, мимо снега, мимо окон, Через наши дома, Шум воды в водостоках, Повторившийся в прочих шумах. Наши мокрые руки ничего не удержат, Ветер нас разметал в наших мокрых одеждах, Сквозь завесу воды уплывающих, ибо Мы теперь вот такие пернатые рыбы, Сотворенье воды прямо здесь происходит, И четвертое небо на землю нисходит, И наверное завтра взглядом неудивленным Мы встретим солнечный диск не золотым, а зеленым, И пойдем, избегая движений неверных, Опасаясь нечаянно всплыть на поверхность. Вода. Мимо нас, так упорно желавших прихода весны, Утомленных, промокших, озябших, потерянных мимо, Но как странно всегда пахнет в вымокшем воздухе дымом, Топят печи в домах, Это значит, что мы спасены. 10.03.94 * * * Храни меня, Господи, от старых друзей, Храни меня, Господи, от новых врагов, Храни ото всех, кто однажды вдруг вспомнит, Что где-то живу я вдоль твоих берегов. Спаси меня, Господи, усердье приняв, От тех, кто спасением бредит моим, Чьи лодки прекрасны кормой позолоченной, Парус над ними -- сияющий розовый дым, От тех, чьи -- серебряный звон -- скакуны Крылаты и голосом арфе подобны, А там, где шагают -- цветы вырастают Под взглядом их мудрым на камне гранитной стены, Чьи песни способны и Смерть одолеть, Чей голос бойцов поднимает из праха Одною лишь силой любви, не позволь мне ее Испытать на себе, но лучше позволь умереть. Пошли меня, Господи, замерзнуть в снегу От тех, кому дать я ничего не могу, От тех, кому горек порядок вещей, В котором лишь Твой я и больше ничей. 18.03.94 Ave Магдалена Чем заняться, скучая, Как не смотреть на лица, Вот она едет с печальным И строгим лицом блудницы. Скрежетая на Среднем, Мимо дома и горы, Едет трамвай последний Через полночный город. Мимо старинной кирхи, Ныне -- фабрики шорной -- Едет домой блудница В свой полумрак дешевый. В пальцах -- смятые астры. Взгляд суше не внемлет. Может и правда -- завтра Бог вернется на землю? 27.03.94 * * * Что-то начало душу щемить от военных оркестров. Или это война? Так откуда ей быть между нами? Или снова, как предки, лишенные смысла и места, Побредем, протекая живыми людскими волнами? Не бродяги, которым сиротство -- фетиш и конфета, Не мудреные странники в поисках истин вселенских, Но усохшее семя, напрасно носимое ветром, Несуразная часть человечества -- переселенцы. От какой бы надежды, размеренность вдруг оживившей, Откажусь, вдоль миров населенных себя подгоняя, Где же дом из твоей колыбельной, где черные вишни, Те, что к самой земле своей тяжестью ветви склоняют? 15-30.05.94 * * * Спокойствие бога, кумирню которого ныне разрушат, Чтоб крест возвести из деревьев смолистой породы, Флейтист козлоногий, оставив преемнику душу, Рассеется в местной природе. Спокойствие птицы, она постепенно От ветки до окончанья змеиного взгляда Проделала путь, и ленивая капелька яда Уже просочилась в прохладные синие вены. Спокойствие неба над этим крестом и над этою птицей, Спокойствие путника, пьющего воду у храма, Спокойствие фресок, спокойствие в выцветших лицах Святых, из глубин штукатурки взирающих прямо. 06.07.94 * * * Х.Р. Что пользы молиться мертвым богам? (Ты здесь, мой друг, ты со мной, мой друг:) Зачем же любить то, чего нет? (А осень пришла по студеной воде.) Нельзя пристать к миражам -- берегам. (Касания волн, как касания рук.) Невозможно уйти за преграды лет. (В этом мире нашлись мы и больше нигде.) Что утрачено нами, нужно забыть. (В этом мире нашлись мы и больше нигде.) Вечно думать о прошлом -- лишняя боль. (Касания волн, как касания рук.) Обретается сила не грезить, но быть. (А осень пришла по студеной воде.) Обретается в схватке власть над собой. (Ты здесь, мой друг, ты со мной, мой друг.) * * * Тенью чьих-то сновидений, Отсвета луны, Тенью глупых совпадений, Тенью тишины. Тенью смеха, тенью мёда -- Золотого дна, Тенью выкрика "свобода" -- Чёрного вина. Тенью голубого дыма В синей вышине, Тенью, пробегавшей мимо Прочих на стене. Тенью, вдруг твою задевшей Мимолётом тень, Тенью, так и не сумевшей Большего хотеть. Тенью высохших растений Над живой травой, Тенью, тенью, только тенью, Никогда -- живой. 15.07.94 Не вошедшее в "Перепутье." И придут белоголовые гессы. С севера придут они, С севера, где вечный снег Покоится на вершинах Альрика. С севера придут они, В ледяном дыхании ветра и зла Принесут свои длинные мечи. Кровь будет кипеть в их сердцах, Черное дыхание сожжет землю. И жалости не узнают они, И смерть приведут в наши дома. Они возьмут наших жен, И растерзают наших сыновей, И белый снег упадет на головы живых, Упадёт и не растает. * * * У березы о кронах пяти, Где не палы палить, Все бродила шалая, Набирала, ссыпала в горсти Земляники -- зари земли, Да бросала ее. Кто там в вербенник ведал ее? Ветер косы в кроны вплетал, Рвань на теле худом, Ниспослал, одарил забытьем: А что плещет в очах вода, Наше дело ли то? Только падает вербенник -- круть, И под крутью в тени воды Плавен рыбы ход, А под облаки всход крут, И вода под ними, как дым, Не течет -- плывет. У ведуньи о кронах пяти В основаньи венца стволов Есть озерко дождя: Не минуют печали, поди, Отошли, так нахлынут вновь, Рвань поран бередя. Земляники -- зари земли, Алый сок вернется земле, Новый будет сок, И воды в озерко долить Новый дождь спешит одолеть И упасть с высот. У ведуньи в венце волошба. Не отпустит она никогда, Бейся оземь, кричи. Зря искать отпущенья слова, И в холодной реке вода Лишь молчит, молчит: * * * --- Ой да стой, возница, Подвези немного, В поле заблудился, Потерял дорогу. Да и что я в поле, мне не ясно самому, То ли в цвете красном, в красном ли дыму. --- На телеге вдоль пути Места многим хватит. Ехать лучше, чем идти, Ты садись, солдатик. --- Поле, что за поле -- Секиры да колья, Поросло бурьяном, А впереди так странно: Чёрный конь летает С алой кобылицей, Гривы оплетают Человечьи лица А глазниц провалы чёрно запорошены, А глядят так обречённо, точно брошены. --- Блазнится чего, так Взять перекреститься, В чернокрылый облак Солнце там садится. --- Поле, что за поле -- Секиры да колья, Поросло бурьяном, А впереди так странно: Жадною тоскою Подняты, объяты, Встали над рекою Мёртвые солдаты, Тянут высохшие руки перевиты на ветру, А вон тот вчера убитый был в окопе поутру. --- Ты никак с похмелья, Бог, солдат, с тобою, То стоят деревья Строем над рекою. --- Поле, что за поле -- Секиры да колья, Поросло бурьяном, А впереди так странно: Прямо в реку кони Понесли с разбега, Почему не тонет В ней твоя телега? Должно нам, как не крути, а утонуть, С головы откинь холстину, дай в лицо взглянуть. --- Загляни, служивый... А ведь быть бы живу. * * * Псалом Юлиуса Не троньте меня Черный волк во мне, Он когтями скребёт По черной стене. Он терзает себя, Обезумевший зверь, Он вонзает клыки В забитую дверь. Он -- колдун колдунам, Я -- беспомощный враг, Судья несведущий, Бездумный палач. Избавляя весь мир От неведомых бед Я его осудил На погибель -- в себе. О, не троньте меня, Черный волк во мне, Он когтями скрёбет По черной стене. Он терзает себя Обезумевший зверь, Он вонзает клыки В забитую дверь. * * * Вышла куда-то моя душа Прогуляться отправилась, подышать, Шершавой ладонью погладить луну, От меня немножечко отдохнуть. Сбитый посох в углу взяла, Дверью скрипнула и ушла. Я лежу на диване, плюю в потолок, Что вы, граждане, я не бог. Я ленив, у Морфея вечно в долгу, Жить -- не умею, уметь -- не могу. Неуклюж даже в самом простом из чудес -- Удержаньи души у ленивых телес. И теперь по закону вселенской игры Моя бренная шкурка глядит на миры По которым сбежавшая нагло душа Опираясь на посох, бредет не спеша, Наблюдая восходы инаких светил И инако пытаясь любить и грустить. Любопытство -- не грех, не великий порок, И не требует, кстати, шагнуть за порог, Чтоб смотреть, как душа, первых страх одолев, Машет издали лапкой капризной земле. И от лени, а может от прочих причуд, Но ее возвращать не хочу я ничуть. Скажут боги: "Плати, раз сбежала душа!" Разожмут мои пальцы, а в них ни гроша, И с дивана меня, и намнут мне бока, Только все это будет потом, а пока Я лежу и смотрю, как душа на ходу Точно камешек посохом катит звезду. (c) K.McG. Made out of http://forest.pu.ru/pechkin/x/friends