Тикки А. Шельен Предисловие автора к "Зеленой Тетради" Уступая многочисленным Джекиным просьбам и всячески пытаясь побороть собственную лень, да при этом понимая, что мне уже нипочем не восстановить львиную долю того, что вообще имело счастье быть, правда, я сомневаюсь, что подобный труд имел бы какое-то значение, и не оттого, что мной владеет ложная скромность -- просто рукописи не горят, ergo, кто-то их обязательно отыщет и уж он-то, этот кто-то, не будет таким олухом, как я, он быстренько их издаст и получит целую груду призов и премий, а история нас рассудит, но все же, раз уж Джеки постоянно твердит о потомках, которые во всем разберутся, впрочем, я думаю, что наши потомки далеко опередят нас в плане дофенистичности и пофигизма, но, принимая во внимание, что все равно делать нечего, а пока я сижу за письменным столом, матушка, соблазненная мыслью о возможном написании мною диплома, не будет принуждать меня наводить порядок, в чем я, признаться, вовсе не вижу ни нужды, ни пользы (разумеется, речь идет о самом факте затраты времени на нечто столь эфемерное, как расставление стульев в определенном геометрическом узоре), я, пожалуй, перепишу из черной тетрадки в зеленую, что успею. К делу приступлено после захода солнца ноября 27 дня, года 1994, Синей собаки. * * * Test the West Когда солнце ложится спать Hа мягкие травы речные, И горький апрельский ветер Расправляет незримые крылья, Я ухожу из дома, Где окна засыпаны пеплом, Я возвращаюсь туда, где чище и выше. Там, где поет река, Сливаясь с весенним небом, Вдоль берегов летит Корабль под парусом белым. Сан-Рафаэль и Эарендиль Держат свой путь на запад. Я помашу им рукой и отправлюсь обратно. Вечер идет своим чередом, Птицы носятся в небе. Я ухожу туда, откуда вернулся. 17.04.93 <*> Одна, кстати, из тех редких песен, которые выпадали на Пасхальный вечер. По крайней мере, что-то рядом. * * * The last tale of the Streaming Summer Вдоль серого неба Осенние ветры Сырость носят В тучи дуют На набольшей туче На табуретке Сидит Эста Вышивает Вот вышила красным Кленовые листья Полетели Листья наземь Вот вышила черным Голые сучья Сучья хмуро Обнажились Несет эту тучу К нашему дому Эста нить В иглу вдевает Что Господь скажет, То Эста вышьет Эста вышьет Нас не спросит * * * Агиография Всякое время и всякий час движутся равномерно, как четки в руке, как вода в реке, как песок в иссохших перстах. В красном плаще, с серебряным посохом в блеске зари вечерней Святой серебряный Герман сидит в небесах. на мировых часах Полночь проходит, приходит день, и жизнь течет неустанно. каждый грядущий час наступивший час провожает во тьму. Святой Герман благословляет время посоха прикасаньем. Прикасанье равно приказанью, и время летит, повинуясь ему. Самая буква хода планет подвластна неким законам, согласно которым ни одна из планет не может другую догнать. Hо когда настанет конец времен, что катятся неуклонно, Святой Герман встанет с часов и отправится спать. А время покатится вспять. <*> Я сначала написала последний куплет, потом второй, потом первый, а только потом подумала: ой, что это я! * * * А когда я стану пищей для ночных мотыльков, В волосах моих попрячутся лесные огни, Я оставлю свою плоть на перекрестке веков И свободною душой пошляюсь вдоволь по ним. На холмах лиловый вереск не укроет меня, А в синий омут головой я и сама не уйду, Не возьмет меня земля, не удостоюсь огня. Впрочем, это безразлично -- как я не пропаду. И не свита та петля, чтобы меня удержать, И серебряная ложка в пулю не отлита, От крови моей ржавеет сталь любого ножа, Ни одна меня во гробе не удержит плита. А когда истает плоть моя теплом в декабре -- В чье спеленутое тело дух мой в марте войдет? Ты по смеху отличи меня в соседнем дворе, И к тебе с моей усмешкой кто-нибудь подойдет. И не бойся, и не плачь, я ненадолго умру. Ибо дух мой много старше, чем сознанье и плоть. Я -- сиреневое пламя, я -- струна на ветру. Я -- Господень скоморох, и меня любит Господь. А когда я стану пищей для ночных мотыльков, А когда я стану пристанью болотных огней, Hазови меня, приду на твой немолкнущий зов, Hе отринь меня, поелику ты тех же кровей. <*> Я до сих пор тащусь: что же я всем этим хотела сказать? Одна из многих "надиктованных". Кстати, как и "Велтиста". * * * А мы с тобой помрем, когда придет рассвет, Когда солнышко повыползет на свет, И, согласно уговору, В наши каторжные норы С вольной воли унесемся -- и привет. А до рассвета остается два часа. Надо мною раздаются голоса. Там во тьме красивой парой Ожидают два гаспара, Когда за окнами зажжется полоса. Бесы ползают, как кошки, по углам. В черной комнате предсмертный тарарам. В лампе выгорело масло, Лампа цвикнула и сгасла, Лютня тоже разлетелась пополам. Небо светится, как новенький алтарь. Вот уже загоношилась Божья тварь. А вот и солнышко встает, И приветствует восход Хриплым карканьем вороний пономарь. Слышишь, Гелиос уже запряг коня. Напоследок все же выслушай меня. Солнце так и не взойдет Мелкий дождичек зальет День сегодняшний и завтрашних три дня. А впрочем, безразлично, слышишь или нет. Мы с тобой помрем, когда придет рассвет, За окошком просветлело. Ну, нечистые, за дело! Божий ангел вынимает пистолет. * * * Бегство из Димчерча Мы покинем эту страну, Покинем эту страну Вместе с первым попутным ветром Мы покинем эту страну. Ты помнишь, когда уезжали те, Что пришли сюда раньше нас, Мы поражались глухой пустоте Их обесцвеченных глаз. Мы смотрели на них с изумленьем и страхом, Взгляд опустить боясь. Но те, кто приходит сюда сейчас, Точно так же смотрят на нас. Мы покинем эту страну... Сердце того, кто рожден для битвы, Радует звон мечей, Те, что вскормлены мудрой беседой, Ищут вина речей, Но здесь так привыкли сражаться за правду, Что жизнь превратилась в войну. При ближайшем попутном ветре Мы покинем эту страну. Мы покинем эту страну... Этой ночью приказ епископом дан, И слуги торопятся в порт, И через час ни один капитан Не сможет взять нас на борт. Но рыбак Том Редсон -- наш верный друг, И руки его сильны. Между первым и третьим пределом ночи Мы покинем пределы страны. Мы покинем эту страну, покинем эту страну. И назад уже не вернемся, раз покинув эту страну. 13.05.93 * * * И вот, который вечер в полнолунье Я различаю контуры Велтисты, И он, пройдя по серебристым струнам, Садится по ту сторону окна. Я знаю: дождь. Вода стучится в окна С упорством неизвестного флейтиста, Который слишком хочет стать известным И досаждает музыке подчас. Велтиста начинает: "Вы, должно быть, Не сознаете бесконечность мира; Вы от него отделены годами И коконами окон и дождя." Я говорю: "Хоть мир и бесконечен, Но кто сказал, что коконы конечны? И если смоква не дарит плодами, Садовника иль дерево казнить?" Велтиста говорит: "Вся ваша мудрость -- Не более песчинки в теплом море, Где нет воды, а лишь песок и камни, Где нет камней, а лишь вода песка." Я говорю: "Воистину, куда мне Угнаться за метафорой небесной!" Велтиста усмехается, и зерна На матовом запястии поют. Велтиста говорит: "Все ваши воды -- Они текут и в вас перетекают." И колокольчик лунного сиянья Молочным звуком наполняет ночь. Я отвечаю, также усмехаясь: "Все очень просто, мой почтенный рабби: Мы крезанулись на добре и свете." Велтиста замолкает за окном. * * * ВИТРАЖ По лесам зелено-синим, ясным, как стекло, Я иду туда, куда меня ветром занесло. Долог путь через коренья, что же мне не петь До ближайшего селенья к ночи не успеть. Впереди огонь мерцает, позади -- вода, На воде две утицы оставили следы. Хороша моя дорога -- гладка и тверда, Не сверну с нее к огню, не наберу воды Вдалеке -- подножье замка, там найду приют. Над зелено-синим лесом белый замер флаг. В башне красное оконце -- там меня не ждут, Там живет красивый рыцарь, а я из бродяг. Я иду путем-дорогой, рассекая лес. Хороша моя дорога цвета янтаря. Против нашего окошка деревянный крест, Бастиан, витражный мастер, не берет зазря Денег, и витраж сработан классно, -- так при мне Говорили прихожане, приходя сюда. Я, и лес, и рыцарь в замке, и свеча в окне, И огонь, и утицы, и твердая вода... * * * "... The murmuring of innumerable bees..." Вот и все, мои живые, дальше с мертвыми пойду я. Теплый ветер преисподней мои волосы раздует. Теплый сумрак тучных пашен, Горький мед огней вчерашних; Я войду туда неслышно и растаю. Вот и все, уже не слышу ни рыданий, ни обетов. И глаза мои открыты и сияют синим светом. Там бесшумно ходят рыбы, Пчелы водят хороводы, Как велит их потаенная природа. Я вхожу в круговороты тел мохнатых и крылатых В восковой короне мертвых и в плаще из грубой шерсти, И, во мне признав царицу, Хоровод струится мимо. Мириады серых тел, как клочья дыма. Хоровод растет, качаясь, вьются маленькие пчелы, Смуглый сумрак насыщая медом темным и тяжелым. И пчелиная царица Кружит в вихре хоровода Среди серого крылатого народа. Кружит мервая царица, Раскидав сухие руки, Над слепою головою Пчел безумных мириады... 11.01.93 * * * В Петербурге во городе Жил студент молодой. Как-то встретил он девушку Hад Фонтанкой-рекой. Платье желтое скромное, В нежной ручке цветы, Очи синие девичьи Hеземной красоты. Он забыл про товарищей И про книги забыл. Все искал он ту девушку, И не ел и не пил. Промелькнуло видение В бедной жизни его, Промелькнув, не оставило, Кроме слез, ничего. Вот однажды на улице Когда стало темно, Он увидел ту девушку, Что искал так давно. В платье шелковом розовом У дверей кабака Целовала красавица Пьяного моряка. И увидевши девушку, Тот студент побледнел, Стона сердца разбитого Удержать не сумел. --- Я в тебе видел ангела, А ты сам сатана! И в тоске и страданиях Прыгнул он из окна. В Петербурге во городе Жил студент молодой. Он погибнул безвременно От любви роковой. Той же ночью безумною В воды черной реки С моста бросилась девушка От сердечной тоски. <*> Это Брайну потребовалась кассета питерского народного фольклора, дабы какие-то дамы, пылкие оных песнопений хранительницы и коллекционерши, ему поставили зачет и более не томили. Мы с ним сели и за полчаса в ДК им. Крупской состряпали вполне жестокий романс, отличающийся от народного только некоторой акмеистичностью в вопросе подбора аксессуаров. И то для большейчасти и так сойдет. Сошло. * * * Вылетел из рая в ад Светлых ангелов отряд, Чтоб из тех, кто мучится, Спасти, кого получится. Мы в те поры по лесу шли, Hоги шаркали в пыли, По лесной тропиночке, Прямиком к осиночке. За осинкой -- темный лес, Под осиной -- старый бес. Сидит, бес, песенки поет, Hас с тобою в гости ждет. Он давно уже для нас Две веревочки припас, Камни у подножия С попущенья Божия. В небе тяжкие крыла, Это смерть по нам пришла. Соловьи да совушки Хочут нашей кровушки. Увидав такой расклад, Повернули мы назад, По лесной тропиночке, Подальше от осиночки. Вот летит, покинув ад, Светлых ангелов отряд. Кого надо, того спас, А всех прочих в другой раз. 12.04.93 <*> Past эпиграф: "и откуда у чертей эта охота вмешиваться в людские дела, когда никто не просит их?" А.С.Пушкин * * * Гаммельнский Крысолов встречает Новый Иерусалим Сорок сороков лет я хожу по земле, Сорок сроков уже истекло. Те, кто жили -- мертвы и во власти травы, Что было -- быльем поросло. Пестрой тряпкой обвис на моих плечах Золотом шитый наряд. Мимо градов, весей и сел Иду я, весел-весел. Крысы Северо-Запада! отзывайтесь на флейту мою. Солнце встало и село, листва облетела И выросла вновь за три дня. Я не плоть и не вздох. Наверное, Бог Забыл, кем числил меня. Где-то праздник. Я слышу, бьют колокола, Сейчас я пойду туда. Отличию свадьбы от похорон Учит ворон ворон. Дети Северо-Запада! отзывайтесь на флейту мою. Я стучусь у ворот, но веселый народ Не спешит открывать пришлецу. Город песней звенит, солнце входит в зенит, Пот и слезы текут по лицу. Я хочу, я хочу, я хочу войти, Я на праздник хочу попасть... Наверно, пригрезилось мне. Город тонет в огне-огне. Эй, кто с Северо-Запада! Отзовитесь, откройте мне. 21.06.93 * * * Гейдельбориус, краса немецкого рыцарства Гейдельбориус, черные кудри до плеч, едет по черному полю. В пестрых ножнах тяжелый меч. Hа сердце легла тяжелая мгла. Рыцарь, страшись неволи. Серебряны косы пролив до пят, Дева стоит на дороге. Бездонные очи -- тяжелый взгляд. Hа сердце легла тяжелая мгла. Заполонила тревога. --- Прекрасная дева, настала ночь, небо спустилось ниже. Могу ли тебе я чем-то помочь? Hа сердце легла тяжелая мгла. Она придвинулась ближе. Прекрасная дева, что ты молчишь? Зачем протянула руки? Засияли невидимые лучи, озарилось поле в безликой ночи и снова во тьме ни звука. Гейдельбориус, цвет немецкого рыцарства... P.S. Отсюда мораль: если ночью встречаешь по жизни такую герлушу -- скипай со всех ног, а не то потеряешь и жизнь, и бессмертную душу. 12.11.93 <*> Hа практике, во время урока у Е.А.Лавровой, убежденной и несколько даже фанатичной православной христианки. Между прочим, Яцуренко P.S. за очевидностью устранил. Хотя это фактор скорее стилистический. * * * Действо о ручейке Се вижу картину за полночь глубоко. В пурпурном и тонком своем облаченьи Сидит Император, пока одиноко. В открытых дверях возникает свеченье, и некто, возвышенный, как на иконе, Заходит в полночно-отверстые двери. Он бос и в каком-то чудном балахоне. Глядит Император, почти что не веря. Сей некий становится подле колонны, не глядя на стены, на ткани, на плиты. Становится так ослепительно, словно не ночь на дворе, а светило в зените. Тогда Император губами сухими, как будто наитием некоей воли, пришельцу с трудом говорит свое имя, потом оживляясь все боле и боле. Император: Послушай, дитя, отвечай, заклинаю. Мне все говорят, будто стали врагами Ты, юный питомец Божественной стаи, и я, окруживший чертоги богами, Обильно украсивший храмы и домы, в драгие каменья облекший природу. Чего ж тебе надо, птенец незнакомый? Скажи мне хоть это. К какому ты роду относишь себя? Где живут твои братья ? Я вижу крыла за твоею спиною. Скажи мне еще. Вашей птичией статью вы не тяготитесь, оставшись с собою? Ответствуй, а там, где все злато и сине, где небо вовеки не серо-жемчужно, вы видите нас из бездонной пустыни? И ежели да, то зачем это нужно -- смотреть на нас, видеть пороки и горе, любить нас и паче того ненавидеть? А ежели кто-то из нас непокорен, его созерцанье вас может обидеть? Пришелец не внял этой спутанной речи, огромные очи потупив устало. Возможно, он речи не знал человечьей, возможно, что знал, но почувствовал жало в потоке вопросов, к нему устремленных, он только ресницы вознес, и в секунду на мраморных плитах в прожилках зеленых запенился -- tertia, quinta, secunda -- живой ручеек, Богоданное слово. И в пене, в бурлении водоворотов, живая искринка все снова и снова сияла, пытаясь добиться чего-то, все ближе и ближе. И вновь изумленный, глядит Император, сидящий высоко: Кораблик под парусом злато-зеленым пытается справиться с бурным потоком. Все ближе и ближе к подножию трона Кораблик из золота, в водах прозрачных проносится тень драгоценной короны на фоне ключей, небольших и невзрачных. Златыми кудрями окутан по крылья, Стоит Рафаэль с Императором рядом и ноги, покрытые грязью и пылью, вода ручейка омывает прохладой. Стремительны воды истоков соленых, целительны воды, несущие слово. От Рая ключи и от царства корона уходят по водам от пастыря злого. Куда ты уйдешь, ты, кругом недостойный. Отыщешь ли место такое на свете, где б не затихали молчащие войны -- окончатся те -- начинаются эти. А бедный ручей на мозаичных плитах проносит и помнит, поет и бормочет. Мой ангел пресветлый, мой Рафаэлито его направляет и дышит, где хочет. 30.11.93 * * * Действо о трех королях В силу слова, в веленье воли мне врываться не надлежит. Берегись борения страсти, убегай из центра петли. За твоею недольной долей, что среди трех дорог лежит, чередой, исполненной власти, едут темные короли. Первый -- смертен, в немом молчаньи, в темной пряди гривы коня, в славе подвигов и бесчестья и в позоре открытых ран. он влечет меня на закланье, темной бровью не поманя, не колеблясь бессильной лестью ветра, вестника разных стран. Другий -- белый и ослепящий, в перьях крыльев и славе сил, перед магами -- маг, и перед господинами -- господин. В легких латах, сталью блестящих, в перезвоне поводий, был; он в себя до победы верит, он спустился с белых вершин. К морю, Господи, к морю, за холодны пески, к морю, к воде, пока они далеко, господин мой, блистательный кормщик, отыщи мне ладью в три доски, да вовеки мя не отыщут за широкой Божьей рекой. Третий -- с суетностью во взоре, приступая на стремена, руку каменну простирая, гордо голову вдаль неся. Ядовито-зельным узором старобронза испещрена; Он пришел из ближнего края - ближний край -- вселенная вся. Три властителя едут молча, часто вглядываясь во тьму, все ища, кому поклониться и кому кого завладеть. Кони злые, ухмылки волчьи, гривы шепчут "быть по сему", Короли улыбаются в лицах, приготовясь захолодеть. 06.07.93 <*> Теперь поподробнее. Разумеется, я прекрасно знала, когда все это выдавала, who is who, но любое объяснение бредового состояния есть бред не меньший. Попробую, впрочем, для прикола. Первый -- с одной стороны это Str', с другой -- власть страсти. Второй -- с одной стороны Слава земная, с другой Феанор, Макс-Женька, только не Люцифер. Проще всего с третьим -- это Петр I. Вот такая у них компания. Впрочем, возможно, там, изнутри, они совсем другие - черт его знает... Dixi. * * * Зеленое пламя подветренных свеч Билось о край стола, Когда Джон на пояс надел свой меч, И скрипку Рената взяла. И они вышли в ночь, они вышли в день -- Кто их станет стеречь? И в руках ее скрипка пела о том, О чем молчал его меч. И в замке любом, и в любом кабаке Платили они одним: Тонкий смычок на струнной реке, Взгляд, как холодный дым. И в дом епископа, и в притон бродяг Шли недвижно они, как сквозь сон. Меч на поясе, скрипка в руках -- Эльфы древних времен. Они шли ниоткуда, не зная куда, Творя свое волшебство. А когда пропали они без следа, Мир забыл забывших его. Их руки сплелись и ушли в траву, Их души земля приняла. Но Артур натянул на лук тетиву, И скрипку Хельга взяла. <*> Вполне возможно, что отчасти продолжателями той же славной традиции тихого сумасшествия с использованием ряда музыкальных инструментов и элементов свободной любови могут считаться и Володька с Зинычем. В любом случае, задним числом с удовольствием посвящаю им сие, если, конечно, им это по кайфу. * * * Изобразительный псалом В одной стране одному человеку был дан удивительный дар: он мастерил из отъявленных дров сотни отменных гитар. Он мог из любой мало-мальски обструганной ветки сделать свирель, а звали его то ли Джон, то ли Хьюго, а может, еще хитрей. Я благодарю тебя, Боже, за все твои чудеса, поскольку не мог же я этого Джона взять и выдумать сам. В другой стране жила женщина, у ней был талант такой: она шила кукол из тряпок, случившихся под рукой. И все это пестрое множество, которое сшила она, само искало себе хозяев и давало себе имена. И мне наплевать на закон природы, толкуемый дураком, поскольку со многими этими куклами я с детства был лично знаком. А также я слышал о некоем, что из бисера плел роман, и о ряде других уникальных лиц в ряде различных стран. И я благодарю тебя, Боже, Ты всех мудрей и правей. Ты каждому дал по способности, а некоторым -- по две. 10.09.93 * * * И когда мои бусы из горного хрусталя Разлетятся в ноги, на сотни мельчайших брызг, Hа осколки неверным светом встанет луна, Голубым заполняя пространство, из шара изг- нанное наступившей вдруг пустотой, все казавшейся невозможной -- и вот -- простой. И когда мои бусы из горного хрусталя разлетятся в ноги, предвещая приход зимы, окончание осени, холода ноября, тонкий лед на ломкой траве, падение -- смы- чок упал -- это сумерки в полутьме. Это камни готовятся к новой и долгой зиме. И когда мои бусы из горного хрусталя разлетятся в ноги, и луна их не соберет, но направит грань уцелевшей бусины так, что взаимно преобразятся хрусталь и лед, и хрусталь, и лед обретут и звонкость, и вкус... Впрочем, нет у меня ни льда, ни хрустальных бус. 3:20 18.10 <*> С одной стороны, мы в этот вечер в первый раз попали на выставку "Мир камня". Кажется, это была вторая выставка. А там это добро висело гроздьями во всех ракурсах. С другой стороны, это одно их моих забавных приключений. В нашей старой квартире, на Правды 12 еще, в течение некоторого количества дней в районе моей кровати я находила крохотные хрустальные шарики -- бусинки. Под конец я уж и не удивлялась (12-13 лет). Мать до сих пор клянется, что это не ее шутки. В семье же у нас никто такие бусы никогда не носил, и у другой семьи подобного не припомню. Hо это уже воспоминание постфактум. Бусин 7 так нашлось... * * * Ионический ветер За рунической вязью священных холмов, мимо вереска, мимо суровых морей, что на камни, ярясь, нападают, Ионический ветер гуляет. Где брусничный багрянец, где северный мох, Где корявые сосны, согнутые в прах, Он проносится, как по Элладе, О веселом поет винограде. Мимо северных шхер, мимо сумрачных нор он летает и реет, в сиринги свистя, Hи надежды, ни горя, ни страха -- Беззаботная вольная птаха. Hад рунической вязью священных холмов, Там, где тусклое солнце всегда в облаках, сбившись с курса, ведущего к краю, Ионический ветер летает. * * * Ирландская плясовая Мы с тобой купим красный шелк, Желтый шелк и зеленый шелк. Все у нас будет будьте-нате. Все у нас будет хорошо. Днями напролет с тобой мы будем Проходить лишь там, где ходят люди. Кто заподозрит в нас двоих Выходцев из Ирландии? Будет зеленая весна -- Ведь весна всегда зелена -- И зеленей зеленых кленов Встретим мы ее, а нас она. Лето расписной широкой чашей Опрокинется над миром нашим. В красных, как яблоко, шелках Встретим мы наше летечко. Осень, как иволга, желта, У нее своя красота. Будет наряд наш ярче ивы Узкого желтого листа. Люди нас не видят и не встретят, А и встретят, так и не заметят. Кто распознает в нас двоих Выходцев из Ирландии? А потом к нам придет зима, Выстроит свои терема. Нам по зиме гулять не время, Раз разгулялась она сама. Мы забудем прежние обиды И вернемся к нашим в наши сиды, Чтоб по прошествии зимы Снова попытаться стать людьми. * * * Как во темном да во теплом подвале Три кота о судьбе толковали. Убеждали непутевого братца Хоть каким ни то делом заняться. Говорил старший брат -- кот белый: "Скоморошество -- не кошечье дело. Вот родился бы ты, скажем, собакой -- В самый раз бы тебе было, однако." Говорил средний брат -- кот рыжий: "Что ты, братец, какой бесстыжий!" Пофырчали братаны, повозмущались, Да по разным по подвалам разбежались. А из пыльного угла, оправя тельник, Вылез ихний непутевый брательник. Влез на крышу, да и стал там с дудою Под серебряною стоя звездою. И никто его, котейку, не слышал, Только ангелы Божьи да мыши, Да мы с тобой дремали на скамейке, Под дуду зеленого котейки. 28.01.94 * * * "Все! Оставьте меня! Я никуда не иду!..." /М./ * * * Как хиповская жизнь приходила за мной. Прикасалась ко мне загорелой рукой. На запястьи у ней в сорок фенечек ряд, А в потоке волос колокольцы звенят. Говорила: "Ой, сестренка, вставай-ка, и пойдем! А коли ноги не держат -- на крыльях полетим!" Колокольцы звенели литым серебром, Рассыпая серебряный звон по пути... Как хиповская смерть приходила за мной, На ходу потряхая бездонной сумой, А в суме у него -- снятых фенек гора, И лица не видать из-под густого хайра. Говорил он: "Сестра, не валяй дурака. Что теперь гоношиться из-за пары минут? Дай-ка руку, да в путь. А дорога легка. Сколько шли со мной, сколько еще побредут..." Как подвенечное платье приходило за мной, Легкий ветер поигрывал легкой фатой. Всюду ленты да розы, по краям -- кружева, Встало рядом и стало ломать рукава. Шелестело оно: "Пожалей ты меня, Что мне делать, нарядному платью, с тобой? Я увяну, я стану, как та простыня, На которой неделю спал кто-то другой..." А я сижу под своим завихреньем небес, Где ни жизни, ни смерти -- сплошной черный ход. Вот четвертый идет. Он не ангел, не бес, Он вообще не ко мне, он сам себе пешеход... 20.01.94 * * * КОЛЫБЕЛЬНАЯ НА КРАЮ ОЙКУМЕНЫ K.M-G. Тяжкий день отошел, день усилий и мук, День полетов и горького пепла. Урони свою душу в скрещение рук, Чтобы за ночь она поокрепла. В этом месяце люди страшатся ночей Ведовской потаенной измены. И маячат цепочки ночных фонарей, Ограждая края Ойкумены. Я спою над тобой, чтобы страх отвести И руками развеять тревогу, И тебя до утра напою из горсти, Чтоб с утра ты взлетел над дорогой. Здесь огромные ветры несутся во тьме, И от них содрогаются стены. Мы одни между песен, камней и комет, Здесь, на самом краю Ойкумены. * * * Колыбельная о выходном для ангелов Этой ночью, этой ночью Разорвется небо в клочья, Распахнется райский сад. Там по золотым дорогам Бегают единороги, Там свисает гроздьями янтарно-чистый виноград. Этой ночью, ночью этой Hелегко заснуть, поэтому, наверное, и Бог не спит. В серебре на лютне лунной Ангелы перебирают струны, А Cан-Габриэль с деревянной флейтой над нашим городом летит. Спи, поскольку в ночь такую Даже ведьмы не колдуют, а мирно отправляются ко сну, даже эльфы спать ложатся, потому что, может статься, ангелам надо хотя бы ночь от смертных и бессмертных отдохнуть. Hа рассвете, на рассвете пролетит зеленый ветер между "завтра" и "вчера". Сан-Рафаэль на краю рассвета плещется крылами в волнах света, с добрым утром, с добрым утром, доброго утра. 12.05.93 * * * (Колыбельная о серебристом горошке) За морем -- за морем знать не знают горя. В том сиреневом краю песни ангелы поют. А когда луна восходит, осыпая лес и долы серебром, даря деревьям по серебряной монетке, по серебряной дороге через море сон уходит, и гуляет по деревне, и нашептывает деткам сладостные речи, деткам человечьим. Выгляни в окошко Дам тебе горошку, Под подушку подложу, В изголовьи посижу. А проснешься среди ночи, Под подушку сунешь руку -- там горошины мерцают серебром серо-зеленым, Звонче сотни колокольцев, слаще сахару и меду. Кто ответал их -- летает за краями небосвода на зеленых крыльях серебристой пылью. Солнце улыбнется, матушка проснется, к колыбельке подойдет, но тебя там не найдет. Только там, за краем неба Шелохнется горстка пыли. Странник Запада крылатый пыль дыханьем потревожит. Голос матушки несется из такой далекой дали. Для чего ты кличешь, мати? Он прийти к тебе не может. Клики плачу вторят. сон идет за море. За море -- за море... * * * Hush! Все будет хорошо. Сон уходит. Сон прошел. * * * Колыбельная о монсальватском пилигриме --- Даны ль уста святым и пилигримам? --- Да, для молитвы, добрый пилигрим. Я иду по этим землям в синем сумраке дождя... Люди спят, и звери спят. Дождь идет. Hочные воды ниспадают с небосвода. Замер мокрый Монсальват. Я из тех монастырей, где всегда светло, и нежно просыпается подснежник по заре на алтаре. Здравствуй, враг мой величавый, я иду твоей державой, но вреда не причиню. Ты один во всей вселенной, ты уснул. И я колени пред тобою преклоню. И исчезну. В синем сумраке дождя... Выставляя копья жал, точно гроздья, зреют беды. Милый, где твоя победа? Иступился твой кинжал. Где соратники твои? Лишь мой брат с тобою рядом. Эта песня сладким ядом проливается в ручьи, что стекают по стеклу В синем сумраке дождя... Здравствуй, враг мой безысходный. Я иду к тебе сегодня этой песней в темноте. Здравствуй, мой неколебимый, я коснусь рукой незримой мрачных алчущих сетей и уйду, неуловим. Монсальватский пилигрим. 28.09.93 * * * ЛИСА И ВИНОГРАД Мы идем вдоль стены. На лозе сухощавой и тонкой виноградные грозди нависли над каменной кладкой. Мне сказала лиса, отвернувшись и глядя на камни: --- Он зеленый и кислый, не трожь. Только дразнит напрасно. Не зеленый, лисица, не видишь ли разве, сестренка? Темным царственным пурпуром налиты тяжкие грозди. Или шутишь со мною? Да шутка твоя не смешна мне -- я сама не слепая: зеленый не спутаю с красным. Протянула я руку, упругие гроздья срывая, тяжелы -- не удержишь, пронизаны солнцем -- прогреты. В винных ягодах крупных за кожицей скрытая пыльной, освежая язык, потайная таится прохлада. Угощаю лису -- не берет и косится недобро: Де, зачем человеку лисицыны слушать советы? Только все человеки попятным раскаяньем сильны. Ты не трогала б лучше чужого того винограда. Нетерпенье да глупость -- извечно черты человечьи. Для тебя он навеки пребудет зеленым и терпким. Не вкуси ты его, дошагай до скончания камня -- там бы ждали тебя и айва, и янтарная слива. Я потом поняла, что лисицыны значили речи. Молча горе терплю. Но упорней упорного кремня вызревает во мне: не вкуси я того винограда, не была бы вовеки столь горько и терпко счастливой. * * * Мы сушили траву, сон-траву на чердаке, вороха рассыпали по вороху газет. Лето шло на исход, сентябрь невдалеке, а сентябрь на траву кладет сухой запрет. В сентябре сон-траву оплачет серый дождь, в сентябре палый лист покроет сон-траву, в сентябре не прожить без шляпы и калош, впрочем, можно прожить, как стоики живут, А трава в сентябре суха или гнила, колокольцы на ней висят, да не звучат, Сладкий сон сон-травы не развернет крыла, узкий месяц в траве не сможет быть зачат, А у нас еще сорок дней до сентября, а сейчас разгулялись пчелы-шмели в лугах, и веселые ведьмы, заклинанья говоря, ворошат вороха травы на чердаках. Как мы кончим сушить охапки сон-травы, как уложим ее в полотняные мешки, побредут с чердака невиданные львы, полетят с чердака негромкие смешки, Рассыпаются искрами в сумерках они, сладко пахнут сухой непокошенной травой; вот настанет зима, и помянем мы с тобой, как сушили траву в некий месяц в оны дни, и не мы одни. 28.07.93 <*> P.S. Личная просьба Гордону: не считать меня чудовищем. Тут полный дурдом. Вечером приходил совсем никакой Гордон и рассказал о том, что в Петергофе кинулся Миша-Гэндальф. Рассказывал о нем самом и т.д. Я его не знала, но меня вдруг пробило со страшнойсилой. Вот села -- и сразу, без запинаний и подбора. Hе знаю, почему. Как в шоке. Так однажды было с "Тарнука-сити". Кроме Сейджа никто не знал. <нрзб.> то есть, как это совсем бы и ни при чем тут, только из песни слова не сбросишь. Может, это защита, может, мгновенный баланс. Или утешение. * * * Hочь пришла незаметно и тихо, Опустилась, как синий шатер. В серебре бубенцов и в прохладе шелков Лота шла впереди сестер. Hочь сияла луной и жасмином Руки ночи легли на траву. Крылья белых коней в перекате огней Лота видела наяву. Сестры пели, платья звенели, легкий шелк не сбивал росу, Клевера зацветали, и кони взлетали, копыта неся на весу. Этой ночью, ночью колдуний, Я свой город с окна сотру и увижу вдали, как одиннадцать шли, уводя за собою сестру. В синеве полуночных странствий серебром озаряло путь, Лота пела, трава звенела, кони в воду вошли по грудь. --- Берегись короля болота, чьи глаза -- ледяная вода. До пришествия дня не сиди без огня, или тоже придешь сюда. Hо несется сквозь ветра шум Из горы за краем болота: --- Погаси свою лампу, новая Лота. --- Карл, я гашу... гашу... * * * Отречение Египта Мы с тобой золотые лодки, Мы вплываем в воды залива, ты со своей, я со своей стороны. Белоснежен твой гордый парус, отражается он в заливе с той стороны, где ты, где та сторона. Груды зерна золотого заполняют твой трюм, а я же -- с грузом вина; из ягод терна вино. Вот открываем мы двери друзьям, что пришли на праздник, ты со своей -- я со своей стороны. В пестрых нарядных одеждах к тебе стекаются толпы. Дым и туман -- с моей стороны, лишь дым и туман. Hа вершине Авиационной сопки в Кандалакше. * * * Первая песня об Элестрим Майане Ой! Зеленый лес вдали покрылся пеленой. В лесу живет властитель птичьих стай Элестрим Майан. Он крылат и нелюдим, и всюду рядом с ним проносятся над вечною страной белые стаи. В шуме крыл и в ветра шелесте, В полнолуние осеннее свой полет свершает Элестрим Майан. Осененный тенью лебедя, окрыленный песней Майана, Долетит до Лебединого Края. Над пучиною морской в короне золотой и с арфою, висящей за спиной, он пролетает. Сто белоснежных лебедей летят за королем но утром возвращаются домой и с ними Элестрим Майан. В ветре крыл и в ветра шелесте, В полнолуние осеннее свой полет свершает Элестрим Майан. Осененный тенью лебедя, окрыленный песней Майана, Долетит до Лебединого Края, зачем, не знаю. * * * ПОВЕСТЬ О ХИПЕ И МЕНТОВСКОЙ МАТКЕ Однажды случилось хипу Игрейне Прекрасныя Руки стоять с черной своею дудочкой в некоем переходе. Был оный хип сведущ в искусстве игры на многоразличных музыкальных инструментах,потому извлекал он из своей дудочки мелодии нежные и сладостные, а люди, проходившие по тому переходу, радовались, слыша таковую приятную музыку, и охотно жертвовали ему в зеленую шляпу. Так играл хип Игрейна Прекрасныя Руки весьма продолжительное время,и за это время весьма много пожертвовали ему в шляпу золотых и серебряных монет. Но, как обычно бывает, вслед за счастьем и удачей наступает скорбь и разочарование, а к хипу Игрейне приблизился Серый Мент, и оный Мент с учтивым поклоном сказал: "Сударь, ежели была бы на то моя добрая воля, не знал бы я большего наслаждения, как стоять и слушать ваши нежные и приятные напевы, но, к вящей досаде своей, должен я просить вас покинуть сей переход, дабы не чинились никакие препоны, ниже затруднения передвижению мирных граждан, среди которых много прекрасных дам и девиц". Удивился хип Игрейна, слыша таковые учтивые речи от серого мента, и сказал:"Сударь, думается мне, что под серою этой шкурой бьется сердце благородное и добродетельное; на что Серый Мент, заливаясь горестными слезами, воскликнул: "Истинно так!" и поведал прежалостную свою историю. * * * Прежалостная история Мента "Должны Вы знать, что не всегда был я тем, чем являюсь сейчас, но в детстве злой колдун Малефик похитил меня и продал в рабство к Ментовской Матке, в каковом постыдном рабстве я пребываю и по сей день." "Почему же ты не бежал, но сносишь позорные тяготы плена?" -- спросил Игрейна, тронутый прежалостной повестью. "Увы мне, увы!" -- воскликнул Серый Мент, рыдая и плача, -- "Меня опутала злобными чарами Ментовская Матка, не могу я пренебречь ими!" "Так я помогу Вам в этом", -- сказал хип Игрейна, а грустный Мент сказал ему "грамерси". Так хип Игрейна и Грустный Мент, ибо положил хип Игрейна в сердце именовать своего спутника подобным образом, углубились в дебри дремучего метрополитена, и вот увидели они впереди себя свет, а ноздри их ощутили нестерпимое зловоние; и Грустный Мент сказал: "Вот мы пришли, и чары овладевают мной." Хип Игрейна Прекрасныя Руки же заговорил с ним, желая утешить его и подбодрить, и Грустный Мент сказал ему "грамерси". Вышед на ровное место, увидели они огромное и страшное Ментовское Гнездо, и было оно столь велико, что в поперечнике имело двадцать шагов; в оном же гнезде сидела Ментовская Матка, а была она видом страшна и отвратительна, а когда говорила, голос ее был подобен рыку льва и шипению ядовитой ехидны. Она спросила: "Кто посмел без зова войти ко мне?" Игрейна же назвал свое имя, нимало не выказав страха. Тогда Ментовская Матка принялась опутывать хипа Игрейну злыми чарами, так как была суть злая колдунья, но Игрейна устоял против ее чар, усердно молясь Богу и прося Его о помощи и защите. Многократно пыталась Ментовская Матка одолеть хипа Игрейну Прекрасныя Руки, но ничего не могла с ним поделать и, объятая страхом, заговорила, сказав такие слова: "Что хочешь ты, хип Игрейна Прекрасныя Руки, за то, что покинешь мои владения и никогда больше сюда не придешь? Хочешь ли золота и серебра, или моей смерти?" Но хип Игрейна ничего не ответил на ее коварные речи, а вынул свою черную дудочку и принялся играть на ней с ревностным усердием. В тот же миг лопнуло Ментовское Гнездо. а Ментовская Матка исчезла бесследно. Тут возрадовался Грустный Мент радостью несказанной, ибо злые чары, опутывавшие его, пали, как только рассыпалось Ментовское Гнездо, а потом сказал: "Идемте же скорее, ибо сейчас сюда явится великое множество ментов, и все они будут горевать и оплакивать свое гнездо, а после найдут нас и сразу же предадут лютой казни." Как только Грустный Мент сказал такие слова, услыхали они страшный шум, вопли и многие свистки, но Грустный Мент знал все тропинки и коридоры в дебрях дремучего метрополитена, и сумел вывести хипа из сего страшного места, и хип Игрейна Прекрасныя Руки сказал ему "грамерси", а Грустный Мент сказал: "Не зови меня Грустным Ментом более, но зови Артуром, ибо таково мое имя." После чего они отправились пить кофе. * * * Протяни мне зеленую руку свою, Шелестящую тонкой и сладкой листвой. Это я с замиранием сердца стою, с замирением сердца стою перед самой тобой. Липа, благослови меня, липа, к губам, к волосам поднеси зеленую руку, благослови меня, липа, начать мой ненужный поход. В моей сумке болтается горсть бубенцов, перезвон их подобен неяркой реке. Вот армянская церковь средь старых домов, где высокие свечи по пояс зарыты в песке. Свечка, тонкая свечка моя на себя принимает огонь, несомый огарком, и средь песка замирает пред карие очи Твои. Там, за гранью семи городов и семнадцати сел, где свиваются в узел пути, будет маленький домик, куда я пошел, и куда, очевидно, ни мне, никому не придти. Средь вишневой и яблоневой тишины нет ни зла, ни обиды, ни времени нет, и Гаральд перебрался сюда с той весны, а теперь я пытаюсь хотя бы найти его след. Мой ненужный поход за вчерашним за днем, за нехоженным снегом запрошлых снегов. Мимо церкви армянской на запад свернем в лабиринт перепутанных улиц и старых дворов - Видно, мне не найти уже этого облака, не разбежаться навстречу его прохладному зову, мне не подняться, а липа и свечка глядят на меня. 07? * * * Романс волонтера Между серой прослойкой сумеречных облаков, нависших облаков, тяжелых облаков, я проснулся, и в уши мне ударил хриплый зов, хриплый зов рогов, тяжелый зов рогов. Я сбросил одеяло, я рубаху натянул, рубаху натянул, кольчугу натянул, встал и поехал на Великую войну, на великую войну, великую войну. В сером небе пылает темная звезда, странная звезда, глубокая звезда В мокром сером тумане я еду никуда, еду никуда, я еду никуда. Грудью раздвигая сырую пелену, сплошную пелену, тумана пелену, я еду и еду на великую войну, на великую войну, великую войну. Дни протекают незаметно, как во сне, в серой пелене, в зыбкой пелене. Я еду, размышляя о Великой войне... 22.09.93 <*> Пламенный привет А.Дюреру, П.Брейгелю и вообще Столетней войне. * * * С.М.П На краю леса К синему дубу Летели две чайки, Несли в клювах зерна, И мелкие птицы Прочь улетали С пути серокрылых Свернувши проворно В чащу Через чащобу К синему дубу Бежали два волка, Несли в зубах счастье. Серые лапы Ровно ходили, Крепко держали Сильные пасти Ношу Черным потоком Вверх по теченью Плыли две рыбы, Несли во рту бездну. Там, у подножья Синего дуба Черный поток Сверкает железным Блеском На синем на дубе, на золотой цепи Висит колыбель, ее ветер качает, А в той колыбели лежит мое счастье, А волки да чайки его охраняют. Пойду через лес, перекинувшись зверью, Дойду до реки -- стану рыбою малой, У синего дуба оденутся в перья И в синее небо уйду без печали, Забыв обо всем -- о тебе, колыбели, о дубе, о счастье... * * * Спишь ли? Очнись, говорить с тобою хочу. Hе просыпайся -- поговорим и так. Август прогнулся -- в осень с лета лечу За окном полнолунье -- тяжелый знак. Равностью ночи, равностью темноты ревность настольной лампы оттенена Тени лежат за дверью, черны, густы, Все притаилось. Безмолвие. Тишина. Спишь? Hе спи. Ты знаешь, я во дворе пупса нашла с расколотой головой. Как он странно лежал на земной коре, ручки сведя, как будто раньше живой. Я принесла его в дом, отмыла в воде, после огнем склеила череп ему, после, запеленав, оставила, где лоджия переходит в кромешную тьму. Знаешь, сейчас мне кажется, что в ночи Пахнет цветок -- лотос или ирис. Знаешь, мне кажется, там, за окном кричит кто-то, зовет по имени: "Осирис!" 30.08.93 * * * _NETMAIL (2:5030/207.69) ________________________________________ NETMAIL _ From: Stepan M. Pechkin 2:5030/386.13 Thu 01 Aug 96 20:10 To: Kat J. Trend 2:5030/386.69 Subj: Посвящается комментариям М.Комменкович ___________________________________________________________________________ ================================== * Отфорвардил Stepan M. Pechkin (2:5030/74.51) * Из арии: SU.ALT.TOLKIEN (Какой-то другой Толкиен?) * От: Stepan M. Pechkin & A.K.Shelien, 2:5030/156.1 (Thu Aug 01 1996 19:57) * Subj: Посвящается комментариям М.Комменкович ===================================== * Crossposted in SU.ALT.TOLKIEN * Crossposted in RU.MYTHOLOGY О, All! Ирландский народный герой Тимбухтин Красив был суровой мужской красотой: Двенадцать зрачков в каждом правом глазу И в челюсти зуб золотой. 5 Hикто победить Тимбухтина не мог Hи в честном бою, ни в бесчестном бою, Поскольку он был уникальный герой, -- Если вы понимаете, о чем я говорю. Hа нем было гейсов всего только три, 10 Hо каждый равнялся других десяти: Так, девушка мимо не смела пройти, Чтоб он ее не защитил. И каждая дева в ирландской стране Под мощной защитой хоть раз, да была. 15 И все это нравилось девам вполне. И Ирландия пышно цвела. И был у Тимбухтина друг -- Фер-Давыд; Они -- архетипы с младенческих лет: Он тоже был национальный герой 20 И тоже Ирландии цвет. Hо гейс у героев заходит за гейс, И в бой с Фер-Давыдом вступил Тимбухтин. Весь день они бились по брегам ручья В Глущобе ирландских долин. 25 Печально закончились эти дела: Упал Фер-Давыд, пораженный копьем. Скорбела Ирландия девять недель О павшем герое своем. А горшее всех плакал сам Тимбухтин, 30 А не горевала лишь подлая Маб. И понял герой, что вовеки веков Все зло происходит от баб. Однакожде песня совсем о другом, А иначе ее и не стоило петь: 35 Герой был неправ, бабы здесь ни при чем. А под ноги нужно почаще смотреть. -+- Ребенок-эльф на золотом холме 2.50.A0715+ м. + Origin: >*< Ползи, старый Горлум, по склону Ородруина. (2:5030/156.1) ======================================================================= <*> последний и наименьший друг-и-родственник Кролика был настолько выведен из равновесия тем, что целая Экспотиция говорит ему "Тихо!", что он зарылся с головой в землю и оставался так на протяжении двух дней, пока опасность окончательно не миновала, и он с большим проворством отправился домой и жил там со своей теткой тихо и спокойно, не ожидая больше от жизни ничего хорошего. Звали его Александр Жук. --- Источник вечного наслаждения 2.50.A0715+ (c) Тикки А. Шельен, Степан М. Печкин 1996 * * * Три брата и Дженнифер, их сестра, гуляли берегом реки. Три брата и Дженнифер, их сестра, держались крепко за руки. И ветер северный на них пытался холодом дохнуть И ветер южный их молил на время руки разомкнуть Вот ветер западный пришел в холодной пене соленых вод. Взметнулся платья холодный шелк, а ветер прокричал: "Вперед! Я знал, что ты придешь ко мне, я знал, что ты уже в пути. Hе прекословь судьбе своей, не бойся, Дженнифер, лети!" Она оттолкнулась от земли, и замолчали все ветра, а братья, руки опустив, смотрели, как летит сестра. Она летела ввысь и ввысь, и высь ей стала дорога, "Сестрица Дженнифер, вернись!" - кричали братья с берега. И там, где в мае не бьет вода, и там, где зимы не стелют лед, где не имеют счет года, она оборвала полет. 23.05.93 * * * Черный Самайн Вечен ли ветра встревоженный вой Бесконечен неба стремительный бег Мрачен лес в ожиданье дождя холодным ноябрем Он выходит к черным кругам Ворон кружит над его головой Иссиня-черные перья обоих иссечены дождем. Где твои белые птицы, Энгус Где твои юные жрицы, Фрея Кто теперь выйдет на черный Самайн холодным ноябрем Сиды раскрыты, но сиды ушли Мрачен лес в ожиданье дождя Воин - не воин и ворон его думают об одном. 1996 * * * Эгоцентрическая колыбельная Темный лес ночной, лес осенний, нахмурились темные елки. По лесу гуляют волки да тени -- эка невидаль -- тени да волки. А зайвороны -- птицы вредные, у зайворонов -- клювы медные, у зайворонов -- полтора пера, что из чистого злата-серебра, полетели над лесом зайвороны -- пусть летят, да не в нашу сторону. А ты спи -- тебе сон в усладу, никого нам сторожиться не надо. не от кого нам хорониться. мы и сами по себе птицы. Вот по лесу гром гремит-бродит: Зверь зубастая по лесу ходит, пасть у звери жадна и смрадна, хвост по ребрам хлещет нещадно; А кого эта зверь поймает -- не помилует, растерзает. Ну да нам до нее что за дело? На востоке небо посветлело, ночь уходит искать потерю, спи, мы сами по себе звери. А по лесу аульвы носятся, то в болото гиблое бросятся, то шныряет в орешник -- шальная тень; все исчезнет, как только начнется день, а пока кого встретят в чащобе -- заиграют, задушат без злобы. Ты же спи, рассвет не настал еще, сон не стряхивай с разморенных щек. Что нам писк-возня? пошумел да стих. Мы, чай, аульвы и получше их. В небесах рассвет -- точно волоком. Между туч просвет -- солнца колокол. А с рассветом в лесу затишье, никого не видно -- не слышно. Только мы с тобой и остались здесь, а пока мы здесь -- и они все есть. 09.09.93 * * * Я хочу обрести постоянство фруктового сада. Мякоть розовых яблок, прозрачную гроздь винограда, Опрокинутую пирамидку душистой малины, Над истомою груш рассыпаться гуденьем пчелиным. Где ничто ничего не важней, не нужней, чем другое, Где настояно медом пространство и все остальное. Я хочу обрести постоянство фруктового сада. Быть от всех вдалеке, оставаясь по-прежнему рядом. <*> Всему этому уже глубоко постфактум был подобран эпиграф из Р.П.Уоррена: "Да,... мистер Дори -- это фрукт..." Hе помню, кто переводчик, но фраза сочная. Грех было не воспользоваться. (c) Тикки А. Шельен Made out of http://forest.pu.ru/pechkin/x/friends